Ревность

[sheva_vet]

Конечно, хорошо иметь жеребца, который никого к себе не подпускает, слушается только одну меня, любит одну меня, верит одной мне. Для того я и выбрала себе дикого неука пяти лет, с уже полностью сформировавшимся характером. Тогда он был "рядовым" жеребцом с табуне, а заправлял всем своим хозяйством его отец, племенной тринадцатилетний жеребец Искитим. Когда-то раньше Искитим был объезжен, на нем работали в совхозе. Но характер у него оказался неуживчивым, злобным, и его отдали в табун. А потом, после смерти старшего табунного жеребца, он стал главным - хозяином и начальником почти ста голов лошадей, "мужем" нескольких десятков кобыл.

Душман вырос, воспитанный жесткими правилами, установленными его отцом. С детства он видел, как Искитим управляется со своим огромным семейством. Отец водил табун на водопой, находил летом хорошие пастбища, зимой - теплые безветренные укрытия. Что меня поразило, когда я приехала в Сибирь - кобылы жеребятся там в начале марта прямо на улице, в снегу. Поэтому было важно отыскать в это время года наиболее укрытое убежище, где нет ветра, где можно найти остатки залежалой соломы, брошеной людьми за ненадобностью. Вот в такие места и уводил Искитим маток в период массового ожереба. Еще нужно было круглый год следить за тем, чтобы матки были защищены не только от волков и медведей, но и от конокрадов - людей, которые могли забрать маток к себе и не вернуть. Искитиму не нравились люди - они не принесли ему ничего хорошего в его жизни. Поэтому он так не любил их, не доверял им свой табун, уводил лошадей подальше от опасных мест - поселков и деревень.
Поэтому, когда по весне нужно было забирать кобыл на сезонную работу, а жеребчиков на кастрацию или на мясокомбинат, приходилось отделять Искитима в раскол - специальный хитро устроенный коридор в загоне, через который лошадь попадала в узкое пространство между двумя бревенчатыми загородками. Там Искитима осматривали, делали прививки, давали ему глистогонное. Он был зажат со всех сторон, из-за чего снова терпел унижение перед людьми - ведь он не мог сопротивляться, не мог биться с ними на равных. Ему оставалось только закладывать уши и лязгать зубами для острастки. Но мужики только посмеивались над этим дикарем - они знали, что бревна раскола сильнее жеребцовых копыт. Люди были защищены.
Когда я приехала за лошадью в одну из таких весенних кампаний, Искитим был уже зажат в расколе. Я не подходила к нему близко, выидела только издали этого заросшего лохматого жеребца, нервно дрожавшего и постоянно пытавшегося вырваться из унижающего его раскола.
Остальной табун был в нескольких сотнях метров от ворот огромного загона, и я не могла близко подойти к нему - большинство лошадей там были дикими, да и грязи в загоне было выше колена. Я попросила конюха выбрать мне пятилетнего жеребчика и с остальными кобылами перегнать в мой поселок, в паре десятков километров. Долго я задерживаться не могла - скоро вечерняя дойка, а мне обязательно нужно было присутствовать на ней. И я уехала.
Я уже рассказывала, как ребята ночью пригнали мне коня в ограду, как привязали там и постучали в окно: "Конь твой в ограде, утром посмотришь". Не буду повторять и эпопею с его заездкой. Как мне ни было трудно с Душманом, но все закончилось победой любви над дикостью. Душман признал во мне не только мою силу, но и мое уважение к нему, любовь и заботу. Он привязался ко мне очень сильно. Радовался, когда видел меня, прыгал вокруг и махал головой, когда я выводила его за околицу в выходной день, чтоб он побегал там, пощипал травы, развлекся. Я называла его козленком в такие моменты - он действительно своими играми напоминал маленького козлика из мультика, скачущего и машущего головой. Вот только весил он не десять килограмм, а все семьсот.
Вечером выходного дня Душман возвращался домой, отдохнувший, наевшийся и набегавшийся вволю. Никогда не было случая, чтоб он не пришел. Поэтому я всегда спокойно отпускала его гулять.

Однажды в воскресенье, когда я отдыхала дома, мне в окно постучали. Оказалось, что заболела свинья у одного из наших скотников. Весь частный сектор был на мне, т.е. в мои обязанности входило лечение не только совхозных коров, но и частных животных - коров, коз, свиней, собак, кошек и кур.
Ну почему этой свинье приспичило заболеть именно в воскресенье? Я посетовала на несправедливость судьбы в сотый раз, оделась и пошла посмотреть свинью. По всем признакам, у нее начиналась рожа - инфекционное заболевание свиней, которое лечится антибиотиками. Если начать лечить вовремя, т.е. прямо сейчас - можно с полной уверенностью сказать, что свинья выздоровеет. Но если отложить на завтра - такой уверенности уже не будет.
Самое обидное было то, что пословица "сапожник без сапог" прямым образом относилась ко мне. У меня дома практически не было лекарств! Зачем они мне, если из всей живности у меня только лошадь и пара русских псовых борзых?
Лекарства хранились в моем кабинете, который по совместительству был и поселковой ветаптекой. А кабинет был на центральной ферме, в двух километрах от дома. Идти туда пешком в честно заработанный выходной было еще обидней, чем лечить свинью. Вообще, пешие прогулки никогда не были моим любимым занятием. А Душмана дома не было, он где-то гулял. Ждать вечера, когда конь вернется домой, я не могла. Идти пешком было выше моих сил (а если честно, то просто лень была сильнее). Тогда я решила попросить коня у соседа. В конце концов, я ему тоже помогала нередко, когда он просил. Сейчас настала его очередь.
Я зашла к Николаю домой. Он отреагировал на мою просьбу дать коня совершенно спокойно и равнодушно. Лени в нем было не меньше, чем во мне, поэтому он даже не пошел сам давать мне Ворика, просто сказал, где взять уздечку и через какую калитку его вывести.
Ворик был жеребцом - вторым в поселке, кроме моего Душмана. Почему его звали Вориком? Да вообще-то он был Воронком, незамысловато названным так в честь своей вороной масти без единой отметины. Но так как он любил приворовывать сено у хозяйских коровы и бычка, Коля называл его Воронком-ворюгой, а сокращенно - Вориком.
Внешне он выглядел как рысак - легкий, звонкий, веселый жеребец. Он был заезжен и верхом, и в телеге, и в сохе. Несмотря на свои почти верховые стати, он был сильным и выносливым конем. Коля любил своего коня, ухаживал за ним и хорошо содержал. Поэтому Ворик выглядел чисто и сыто. Он встретил меня добродушным тихим ржанием, которое скорей походило на похрюкивание сытой свиньи. Мда... Я снова вспомнила о той свинье, которую мне предстояло вылечить. Вздохнула, надела на коня уздечку и вывела его за ограду.

Седло я решила не надевать. Лениво было тащить его к соседу, да и надевать было лениво. В жаркий воскресный полдень лениво было даже шевелиться.
Я подвела Ворика с лавочке у ограды Колиного дома, взгромоздилась на него и тихонько поплелась на ферму. Хотя, стоит сказать, что ленивость распространялась на меня, на соседа, на мух, сидящих на корыте для поросят во дворе соседском. Но она как-то прошла мимо Ворика, не задев его. Конь пытался гарцевать подо мной, радостно рвался в галоп. Но настроение у меня было не то, даже удовольствие от езды на отличном коне не могло пересилить дремотного моего состояния. Я как могла, удерживала жеребца на шагу.
Мы выехали за околицу...

Что меня удивило - сразу за огородом бабы Симы, чей дом был последним на улице, метрах в ста от проселочной дороги, ведущей на ферму, гулял мой Душман. Он был один, в округе не видно было ни коров, ни лошадей частного сектора. Я обрадовалась. Душман не видел нас, потому что стоял к нам спиной, голова была опущена - он мирно жевал траву. Я решила сделать ему сюрприз. Куда в момент этого решения делись все мои мозги, мой опыт и знания конской психологии - я не знаю. Наверное, растаяли под сибирским солнцем. Как я додумалась до того, чтоб позвать жеребца-однолюба, сидя на другом жеребце? В общем, радость от того, что мой дружок неподалеку, перечеркнула здравый смысл. И я окликнула Душмана по имени.
Душман поднял голову и посмотрел в нашу сторону. Я остановила Ворика, ожидая реакции Душмана.
Прошло несколько секунд, Душман все стоял не шевелясь, вглядываясь в нашу сторону. Вдруг он громко втянул ноздрями воздух, выгнул шею, весь как-то напрягся... и поскакал к нам.

Я сидела на Ворике, поджидая, пока Душман прибежит к нам. Ждала радостно, приятно удивляясь тому, что мой чалый страшилка так меня любит. Но через несколько секунд я узнала цену его любви. Он бежал к нам, потому что узнал меня. В этом я оказалась абсолютно права. Но я не подумала, что Душман узнал и Ворика, а главное - он признал в Ворике жеребца.
Душман не мог допустить, что его хозяйка была так близко к чужому жеребцу. И он решил исправить ситцацию по-своему. Он подлетел к нам спереди чуть сбоку, справа. Уже в нескольких метрах я поняла, что совершила ошибку, потому что увидела, как Душман прижал уши, раскрыл рот и всем своим видом показывал, что сейчас начнется битва. Я была в ступоре. Я понимала, что убежать уже не удастся. Единственное, на что я надеялась - это на конскую субординацию. Душман вырос в табуне, а значит, знал все правила взаимоотношений между лошадьми. И значит, он должен был знать, что не может нападать на жеребца, который старше его в два раза. Но ревность превысила все правила и условности. Душман подлетел к нам, и весь его вид выражал ярость.
Он схватил меня зубами за ногу и перебросил через себя, за спину. Я пролетела метров шесть и упала на землю. Боль была такой нестерпимой, что я плохо соображала, что происходит. Надо мной дрались два взбешеных жеребца. Они не видели ничего вокруг, кусали друг друга, вставали на дыбы, били передними и задними ногами. Я поняла, что если не отползу в сторону, то меня просто затопчут.
Ползти было не так-то просто. Нога онемела и не слушалась. Пришлось подтягиваться на руках, а боль только усиливалась, разливаясь по всему телу. Тридцать метров, которые я проползла, показались мне как минимум Транс-Сибирской магистралью. Казалось, что я ползла вечность, но на самом деле прошло всего несколько минут. Сквозь сильную боль я еще умудрилась улыбнуться, потому что вспомнила о Мересьеве и представила, что ползу как он, совершая подвиг во имя Родины. Мысль эта была смешной и нелепой.
Бой между двумя жеребцами не утихал. Я подняла глаза и увидела, что шея и холка Ворика были в крови, а на плече у него была большая рана от зубов Душмана. Я ужаснулась. То, что у меня тоже вырван немаленький кусок мышцы на бедре, меня волновало гораздо меньше, чем Ворик - чужой жеребец, которого буквально пятнадцать минут назад я выводила за калитку Колиного дома совершенно здоровым. Как я сейчас посмотрю в глаза Николаю? Хотя, ему-то я смогу все объяснить, даже если он меня не простит. Но как я объясню Ворику свою глупость, которая привела к таким ужасным последствиям для него? Я лежала на траве и размышляла, с чего начать разговор с соседом. А потом... потом уже не помню, что было. Я потеряла сознание.

Очнулась я от того, что боль с новой силой пронзила ногу и разлилась дальше по телу. Я открыла глаза и увидела дядю Стаса, механика тракторного парка нашего совхоза. Он поднимал меня на руки. Я попаталась что-то сказать ему, но не получилось - я только промычала нечленораздельно. Но со второй попытки у меня получилось спросить его, где лошади. Дядя Стас проворчал в ответ, что нечего про коней заботиться, когда сама еле живая. Когда он подтащил меня к своей телеге с флягами, оазалось, что Ворик стоит привязанный к ней.
Как потом мне рассказал дядя Стас, он увидел драку еще спускаясь с горки, от фермы. Он ездил сдавать молоко от своих шести коров, а на обратном пути заезжал на тракторный двор проверить что-то по работе. И вот когда он спускался к деревне, возле дороги увидел двух дерущихся коней. Издали он не мог узнать, чьи это лошади, поэтому решил подъехать ближе. Он пустил свою старенькую кобылу рысью, а метрах в пятидесяти от места драки начал кричать на дерущихся лошадей. Судя по всему, драка продолжалась уже довольно долго, кони выдохлись, и поэтому среагировали на окрик человека. Душман оглянулся, а увидев приближающуюся телегу и человека, стоявшего на ней ногами и махающего кнутом, развернулся и побежал прочь. Ворик же остался стоять там, где был, дрожа всем телом и подгибая от усталости, боли и нервного напряжения ноги. Дядя Стас забрал Ворика, узнав в нем лошадь Николая, привязал его к задку телеги. К моему Душману он подходить не стал, хотя тот остановился в нескольких десятках метров от него. Дядя Стас узнал и Душмана, и именно это остановило его от того, чтоб пойти и проверить состояние этого коня - вся деревня знала о диком характере "ветврачихиного" жеребца. И вот когда Стас издали пытался разглядеть раны на Душмане, он случайно увидел в траве что-то цветное, какую-то тряпку. Подойдя поближе, он понял, что это лежит та самая ветврачиха, чей сумашедший конь только что чуть не убил Ворика. Дядя Стас перепугался, потому что решил, что Душман убил и меня, или что меня затоптали дерущиеся кони. Но потом оказалось, что я жива, только нога была вся в крови. Он поднял меня, чтоб отнести на телегу, и тут-то я очнулась.
Все это механик рассказал мне по пути к моему дому. Мы ехали медленно, шагом, чтобы телега тряслась на деревенской неровной дороге как можно меньше - каждое шевеление причиняло мне боль. Ворик шел сзади, мотая головой - пот и кровь заливали ему глаза.

Самое главное, чего я так боялась, не произошло. Коля не обиделся на меня, и, что неожиданно, даже не удивился. Он сказал, что уже после моего отъезда на его жеребце ему пришла в голову такая мысль, что мы могли встретиться с Душманом по дороге на ферму. Но он решил, что я буду более осторожной и не подъеду к Душману близко.
Николай простил меня, тем более, что мое состояние было куда хуже, чем у его коня. Пока мы доехали с дядей Стасом до Колиного дома, Ворик уже высох от пота, оправился от пережитого шока и выглядел совсем неплохо, не считая раны на шее и еще нескольких покусов на теле, которые сильно припухли.
Я обработала рану и зашила ее хромированным кетгутом - чтоб потом не беспокоить коня снятием швов. А уж потом решила заняться собой.
Пока я работала над Вориком, нога моя становилась все хуже. Стоять на ней я не могла, поэтому мужикам пришлось посадить меня на заборчик, возле которого привязали Ворика. Конь стоял очень послушно, терпеливо ожидая, когда его отпустят. Мой шовный материал был очень тонок (честно говоря, он вообще не был предназначен для подобной работы), поэтому Ворик практически не чувствовал боли при наложении швов. Минут через сорок все было закончено, и претерпевший столько потрясений за день жеребец был отпущен к своей кормушке, набитой душистым сеном.
А меня повезли в мой дом, чтоб я смогла заняться ногой.

Ногу зашить оказалось легче, чем Ворикину шею - она не вздрагивала, не шевелилась, не пыталась сбежать. По большому счету, я не могла ее заставить даже пошевелиться, потому что нога совсем онемела. Оказалось, Душман порвал мне мышцу бедра, несколько кровеносных и лимфатических сосудов. Сил у меня оставалось не так уж много, поэтому мышцу я зашила как попало, а потом выпила обезболивающее и уснула.
К сожалению, этого оказалось недостаточно, и на следующий день мне пришлось уехать в больницу, где мне настоящие медики-хирурги сделали все, как надо. Я оставалась в больнице почти полтора месяца. А Душман все это время был на свободе, в полях. Ведь дома его некому было пустить в ограду, напоить там и накормить. И Душман решил, что ему придется жить возле деревни, на волном выпасе.

Тогда он занялся бурной деятельностью. Дело в том, что не я одна отпускала своего коня на выпас. Так делало большинство деревенских жителей: они выпускали своих кобыл погулять на лугу, поваляться в дорожной пыли, искупаться в речке и побродить в ближайшем лесу. В жилах Душмана взыграла кровь его отца - табунного жеребца Искитима. Душман постепенно собрал всех кобыл в табун и приступил к обязанностям, которые сам на себя и возложил. Он стал Главным.
Кобылы, вообще никогда не бывшие в табуне, сначала сопротивлялись такому принудительному изменению стиля их жизни. Но Душман не задавал вопросов и не допускал демократии. Он просто насильно загонял в табун всех, кого встречал по пути следования.
Нечего и говорить о том, что хозяевам кобыл такое положение дел не понравилось - ведь они остались без транспорта. Им не на чем было увезти на ферму молоко, не на чем привезти домой комбикорм и дрова. Мужики пытались отбить свою собственность у Душмана, но тот с прижатыми ушами набрасывался на непрошеных гостей, не подпуская их к табуну даже на пару сотен метров. Вся деревня знала причину, по которой "ветврачиха", хозяйка этого сумашедшего коня, лежит в больнице. Поэтому судьбу не искушали - кто же хотел попасть туда же, в палату хирургического отделения? В первые недели люди просто занимали лошадей у тех, кто не выпустил своих животных на выпас. Но в конце концов, эти неудобства вывели людей из себя. Один взял дробовое ружье и пошел на охоту на Душмана.
Не знаю, почувствовал ли Душман опасность, или просто так получилось случайно, но он увел свой табун из четырех десятков кобыл далеко от деревни. Ближе к ночи он пригонял табун к реке, лошади ночевали метрах в пятистах от околицы, а утром они снова уходили в поля. Охота не состоялась...

Кто-то предложил верхом на оставшихся лошадях отогнать табун в соседний совхоз, в загон с расколом. В нашем совхозе тоже был раскол, но соседский был чуть ближе. Пятеро молодых парней оседлали меринов и кобыл, взяли кнуты, выпили для храбрости - и рано утром выехали на поиски табуна. Найдя его, они окружили табун с трех сторон и погнали его в сторону загона. Расстояние в двадцать километров табун покрыл почти за день - у ребят было не так уж много опыта в подобных делах, поэтому табун часто вырывался из "окружения" или сворачивал в неправильную сторону. Но в конце концов, дело было сделано. В загоне Душмана отделили в раскол, а кобыл собрали вместе и табуном же погнали назад, в родную деревню. Вернулись они почти ночью, хотя путь назад занял не более двух часов. Все были довольны сделанным. Хотя, честно говоря, б'ольшую радость жителям деревни доставила бы весть о том, что они больше никогда не увидят Душмана в своих краях.

Когда я вернулась из больницы, мне рассказали всю эту эпопею с табунением кобыл, перегоном табуна к соседям и возвращением домой. Злости в голосах ркассказчиков уже не было. Всё вспоминалось в веселом свете приключения, а владельцы украденых жеребцом кобыл были довольны состоянием животных - бока кобыл лоснились, они были хорошо накормлены и прекрасно отдохнули за эти несколько недель. В общем, встретили меня мирно и без обид. Все-таки, хорошие люди жили в нашей деревне!

Назавтра я позвала с собой подругу Марину, мы взяли пару лошадей и поехали за Душманом в соседний совхоз, где он и находился в загоне по сей день. Старый конюх кормил его, но не бесплатно - мой жеребец отрабатывал свой хлеб тем, что крыл совхозных кобыл. Ну что ж... Он был не против этой работы.

Когда я перелезла ограду большого загона и окликнула Душмана, тот мгновенно оторвался от травы и навострил уши. Конь стоял не шелохнувшись несколько мгновений, казалось, что он просто боялся, что ему послышалось. Я окликнула его снова. Душман издал тихое, какое-то утробное ржание, больше похожее на вздох облегчения, и рванул ко мне галопом. В несколько секунд перед моими глазами промелькнули воспоминания того галопа, который был полтора месяца назад - он разделял меня здоровую от меня раненой и больной. Честно признаюсь, я испугалась. Душман несся в мою сторону, а я боролась с желанием рвануть за спасительный забор. Но мысли шевелились как-то замедленно, и Душман оказался рядом со мной раньше, чем я приняла какое-то решение.
На этот раз Душман подлетел ко мне не с прижатыми ушами и раскрытым ртом, а машущий головой в стороны, подпрыгивающий как жеребенок и хрюкающий каким-то поросячьим голоском. Он был счастлив меня видеть.
Я заплакала. Эпитеты "дурной", "бешеный", "сумашедший", которыми обильно награждали коня мои односельчане, не были похожи на заслуженные. Передо мной был счастливый жеребенок, который наконец-то увидел человека, которого так любил и по которому так скучал все это время!
Правда, все эти счастливые прыжки могли закончиться нечаянным ударом по голове копытом, поэтому я просто поймала Душмана за шею и обняла. Я стояла и плакала уже в голос, как сентиментальная дурочка, прижавшись лицом к его шее, а жеребец загнул шею вбок, прижав меня головой к себе. Не помню, была ли я еще когда-то так же счастлива, как в тот момент. Честно говоря, я даже не подозревала, что так сильно соскучилась по моему страшилке, на котором мне стыдно было показываться на людях из-за его масти и беспородности. Ну и пусть он такой неброский и не высококровный! Зато он мой самый лучший, самый любящий и любимый конь!
Я размазала свои слезы по шкуре коня, повернулась... и рассмеялась - оказывается, Маринка стояла за забором и тоже рыдала, глядя на нас. А в нескольких метрах стоял старый конюх, курил самокрутку и задумчиво наблюдал за всем происходящим. Мы с Маринкой начали хохотать, а Душман снова стал прыгать вокруг меня и мотать головой в стороны.

Я сняла уздечку с кобылы, на которой приехала, и надела ее на Душмана. Села верхом, конюх открыл ворота и выпустил меня из загона.
Я намеревалась ехать шагом, потому что нога еще довольно сильно болела после двух операций. У Душмана были свои планы относительно аллюра. Он рвался вперед, желая показать мне все, на что он способен. Мы пошли на компромисс - поехали легким манежным галопом, чтоб нога моя могла свободно висеть, не напрягаясь. Кобыла без уздечки, на которой я приехала, с удовольствием скакала рядом с нами - ведь она была без всадника и бежала в сторону дома. Да, веселое настроение Душмана и его азарт передался не только нам с Маринкой, но и лошадям.
Так мы вернулись в деревню. Кобыла, добежав до поворота на свою улицу, рванула домой, мгновенно потеряв интерес к нашей компании.

В ближайший выходной я по старой привычке выпустила утром Душмана за ограду - на вольный выпас до вечера. Отпустила его, закрыла калитку и пошла спать дальше. Только я улеглась и закрыла глаза, как услышала ржание Душмана. Мне показалось, что в его голосе была какая-то тоска, а может испуг. Я оделась и выбежала во двор. Душман стоял у калитки и смотрел на меня такими глазами, будто боялся больше никогда меня не увидеть.
-- Ну что еще за новости? Вот же я! Куда я денусь?
Но Душман наотрез отказался уходить пастись. Пришлось впустить его назад, домой. Но кормить-то его было нужно! Часов в десять утра мимо моего дома начинали ездить тракторы с прицепами, которые с кукурузных полей возили "зеленку" в телятники. Я попросила тракториста, чтоб он немного рубленой зелени кукурузы свалил мне у ограды. Тот спросил, зачем она мне. Когда я сказала ему, что произошло, он очень обрадовался. Оказалось, обе его кобылы были в табуне у Душмана, и он оставался без лошадей целые полмесяца. Александр с удовольствием пообещал мне, что будет каждый выходной сгружать мне сколько угодно "зеленки" возле сарая, лишь бы я больше не пускала Душмана в поля. На том и порешили.

Со временем Душман становился более спокойным, миролюбивым. Правда, его нейтралитет распространялся только на знакомых людей, моих коллег - скотников, трактористов, доярок. Он не позволял никому дотрагиваться до седла или садиться верхом, но запросто брал конфеты или сахар, разрешал почесать ему голову или шею. Постепенно забылось то лето, когда жеребец оставил без транспорта почти всю деревню. Но желающих украсть моего коня в поле или в загоне так никогда и не нашлось...